Неточные совпадения
Это был господин немолодых уже лет, чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией, который начал тем, что остановился
в дверях, озираясь кругом с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивал взглядами: «Куда ж это я
попал?» Недоверчиво и даже с аффектацией [С аффектацией — с неестественным, подчеркнутым выражением чувств (от фр. affecter — делать что-либо искусственным).] некоторого испуга, чуть ли даже не оскорбления, озирал он тесную и низкую «морскую
каюту» Раскольникова.
В Китае мятеж;
в России готовятся к войне с Турцией. Частных писем привезли всего два. Меня зовут
в Шанхай: опять раздумье берет, опять нерешительность — да как, да что? Холод и лень одолели совсем, особенно холод, и лень тоже особенно. Вчера я
спал у капитана
в каюте; у меня невозможно раздеться; я пишу, а другую руку спрятал за жилет; ноги зябнут.
Это особенно приятно, когда многие
спят по
каютам и не знают,
в чем дело, а тут вдруг раздается треск, от которого дрогнет корабль.
Рассчитывали на дующие около того времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось.
В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я от жара ушел
спать в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На лицо
упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал
в штиле.
В каютах, то там, то здесь, что-нибудь со стуком
упадет со стола или сорвется со стены, выскочит из шкапа и со звоном разобьется — стакан, чашка, а иногда и сам шкап зашевелится.
В каютах духота, на палубе
палит.
«Вы, верно, не обедали, — сказал Болтин, — а мы уже кончили свой обед: не угодно ли закусить?» Он привел меня
в кают-компанию, просторную комнату внизу, на кубрике, без окон, но с люком наверху, чрез который
падает обильный свет.
Я сначала, как заглянул с палубы
в люк, не мог постигнуть, как сходят
в каюту:
в трапе недоставало двух верхних ступеней, и потому надо было прежде сесть на порог, или «карлинсы», и спускать ноги вниз, ощупью отыскивая ступеньку, потом, держась за веревку, рискнуть прыгнуть так, чтобы
попасть ногой прямо на третью ступеньку.
Орудия закрепили тройными талями и, сверх того, еще занесли кабельтовым, и на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к стенам и к полу, отрывались и неслись
в противоположную сторону, оттуда назад. Так задумали оторваться три массивные кресла
в капитанской
каюте. Они рванулись, понеслись, домчались до средины; тут крен был так крут, что они скакнули уже по воздуху, сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись сами, с треском
упали все на диван.
Устав от Кемпфера, я
напал на одну старую книжку
в библиотеке моего соседа по
каюте, тоже о Японии или о Японе, как говорит заглавие, и о вине гонения на христиан, сочинения Карона и Гагенара, переведенные чрез Степана Коровина, Синбиринина и Iвана Горлiцкого.
Да, это путешествие не похоже уже на роскошное плавание на фрегате:
спишь одетый, на чемоданах; ремни врезались
в бока, кутаешься
в пальто: стенки нашей
каюты выстроены, как балаган; щели
в палец; ветер сквозит и свищет — все а jour, а слава Богу, ничего: могло бы быть и хуже.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни, берег залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею
спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу. На судах еще кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем пошел к себе
в каюту, разделся и лег
в постель.
Некоторое время
в каюте ничего не слышно, кроме"
пас! куплю! мизер! семь!"и т. д. Но мало-помалу душевный разговор опять вступает
в свои права.
К тому времени ром
в бутылке стал на уровне ярлыка, и оттого казалось, что качка усилилась. Я двигался вместе со стулом и
каютой, как на качелях, иногда расставляя ноги, чтобы не свернуться
в пустоту. Вдруг дверь открылась, пропустив Дэзи, которая, казалось,
упала к нам сквозь наклонившуюся на меня стену, но, поймав рукой стол, остановилась
в позе канатоходца. Она была
в башмаках, с брошкой на серой блузе и
в черной юбке. Ее повязка лежала аккуратнее, ровно зачеркивая левую часть лица.
Я
спал не
в каюте, а на палубе и проснулся рано, хотя уже рассвело.
И свои кое-какие стишинки мерцали
в голове… Я пошел
в буфет, добыл карандаш, бумаги и, сидя на якорном канате, — отец и Егоров после завтрака ушли по
каютам спать, — переживал недавнее и писал строку за строкой мои первые стихи, если не считать гимназических шуток и эпиграмм на учителей… А
в промежутки между написанным неотступно врывалось...
— Уйдут варнаки, все до последнего человека уйдут! — ругался
в каюте Осип Иваныч. — Беда!.. Барка убилась. Шесть человек утонуло… Караван застрял
в горах! Отлично… Очень хорошо!.. А тут еще бунтари… Эх, нет здесь
Пал Петровича с казачками! Мы бы эту мужландию так отпарировали — все позабыли бы: и Егория, и Еремея, и как самого-то зовут. Знают варнаки, когда кочевряжиться… Ну, да не на того
напали. Шалишь!.. Я всех
в три дуги согну… Я… у меня, брат… Вы с чем: с коньяком или ромом?..
Я предложил дьякону сейчас же натереться водкой и лечь
спать в нашей
каюте.
«
Спят себе пассажиры
в каютах…» — подумал Лаевский и позавидовал чужому покою.
Но Вера Львовна не могла
спать. Ей стало душно
в тесной
каюте, и прикосновение бархатной обивки дивана раздражало кожу ее рук и шеи. Она встала, чтобы опять выйти на палубу.
Володя вбежал
в каюту и увидал капитана, крепко спавшего на диване. Он был одет. Лицо его, бледное, истомленное, казалось при сне совсем болезненным, осунувшимся и постаревшим. Еще бы! Сколько ночей не
спал он.
Спустившись
в гардемаринскую
каюту и весело здороваясь с шестью товарищами, которых давно не видал, Ашанин был встречен прежде всего вопросами: «
попало» ли ему от глазастого черта? — и поверг всех
в, изумление, что ему не
попало, несмотря на то, что он подвернулся как раз после «общего разноса» за то, что «Витязь» чуть-чуть «опрохвостился» сегодня.
И почти все офицеры и гардемарины
спали на юте
в подвешенных койках.
Спать в душных
каютах было томительно.
Но едва только Ашанин стал на ноги, придерживаясь, чтобы не
упасть, одной рукой за койку, как внезапно почувствовал во всем своем существе нечто невыразимо томительное и бесконечно больное и мучительное. Голова, казалось, налита была свинцом,
в виски стучало,
в каюте не хватало воздуха, и было душно, жарко и пахло, казалось, чем-то отвратительным. Ужасная тошнота, сосущая и угнетающая, словно бы вытягивала всю душу и наводила смертельную тоску.
Старший офицер спустился
в свою
каюту, хотел, было, раздеться, но не разделся и, как был —
в пальто и
в высоких сапогах, бросился
в койку и тотчас же заснул тем тревожным и чутким сном, которым обыкновенно
спят капитаны и старшие офицеры
в море, всегда готовые выскочить наверх при первой тревоге.
На другой день я встал чуть свет. Майданов лежал на кровати одетый и мирно
спал. Потом я узнал, что ночью он дважды подымался к фонарю, ходил к сирене, был на берегу и долго смотрел
в море. Под утро он заснул.
В это время
в «
каюту» вошел матрос. Я хотел было сказать ему, чтобы он не будил смотрителя, но тот предупредил меня и громко доложил...
Покончив с наблюдениями, смотритель маяка лег
спать, но зачем-то позвал меня к себе. Войдя
в его «
каюту», как он называл свою комнату, я увидел, что она действительно обставлена, как
каюта.
В заделанное окно был вставлен иллюминатор. Графин с водой и стакан стояли
в гнездах, как на кораблях. Кровать имела наружный борт, стол и стулья тоже были прикреплены к полу, тут же висел барометр и несколько морских карт. Майданов лежал
в кровати одетый
в сапогах.
Мы вместе поужинали. Легли
спать, кто
в каютах, кто
в столовой. На заре меня разбудил товарищ Шанцер.
С этою целью один раз ночью Мошкин пробрался
в капитанскую
каюту, захватив с собою весь украденный пуд пороха, и заложил весь этот заряд целиком около того места, где
спал Апты-паша, и подстроил под порох горящую головню; порох вспыхнул и произошел взрыв, и «двадцать турок побросало
в море»; но и сам Мошкин «обгорел по пояс».